Козел, расист и педик – никого не проклинали больше: главный герой "Мартовского безумия"

В американской спортивной культуре есть свой аналог трех секунд. Вернее, даже двух.

Этот момент считается лучшим в истории «Мартовского безумия». За 2,1 секунды до конца овертайма команда Дьюка успела довести мяч до своего голубоглазого лидера, тот неспешно развернулся, выпил чашечку кофе, окинул арену надменным взглядом и зафиксировал победный счет.

104:103.

Так в 92-м Дьюк, на тот момент действующий чемпион NCAA, в четвертый раз подряд попал в «Финал четырех».

В роли Ивана Едешко здесь – Грант Хилл. Богатые родители всю жизнь оберегали от американского футбола, но не смогли убить в нем страсть к длинным пасам.

В качестве Александра Белова – Кристиан Лэйтнер. Лучший игрок в истории NCAA умудрился в 45 минут одного матча вместить вообще все, чем отличалась его карьера:

– он выдал идеальную статистическую линию – 31 очко, 10 из 10 с игры, 10 из 10 штрафных, 7 подборов, 3 передачи,

– он решил этот момент с такой безапелляционностью, будто орудовал мухобойкой против назойливого насекомого,

– он уточнил эту легкость уже заранее, в тайм-ауте, когда на все вопросы Кшишевски ответил железобетонным «естественно»,

– и да, к этому моменту его уже давно не должно было быть на площадке.

Потрясающее умение Лэйтнера всегда заключалось в том, чтобы непременно замешивать адский коктейль из величия и скандальности. И конечно, он не мог оставить легендарный эпизод без обязательной добивки: еще в середине второй половины центровой Дьюка специально наступил на одного из противников и его должны были удалить. Он пропустил толчок под своим щитом, отомстил в одном из следующих владений под чужим (отомстил совсем другому человеку, правда), не скрывал ни тогда, ни после, что акция была намеренной и показательной, но обошелся лишь скромным техническим и шутливым нагоняем от тренера.

И иначе просто не могло быть.

Лэйтнер подпитывался любым негативом и, хотя он сам это отрицает, словно специально создавал экстремальную среду, чтобы держать себя в оптимальном тонусе.

Всем симпатичный Кентукки, вернувшийся после двухлетней дисквалификации, разрекламированная защита «от тещи» Рика Питино, чумовой состав с четверкой «Незабываемых» и Джамалом Машбэрном – все это было недостаточной мотивации для идеальной игры.

Лэйтнер не мог обойтись без грубых приемов.

Не мог не свести счеты.

Не мог не показать презрения к сопернику, равно как и то, что сам он выше любых баскетбольных законов.

Не мог не ответить непонимающим взглядом на вопрос, поймает ли он в концовке.

Не мог не сделать издевательскую паузу и показать, что времени еще очень много.

Не мог не довести кого-нибудь до слез.

Моменты, какими бы великими они ни были, забываются. Ненависть же, которую тот эпизод подчеркнул и закрепил навсегда, настолько сильна, что до сих пор, спустя больше 25 лет, спортивная Америка единодушна в своих чувствах.

«Кристиан Лэйтнер» уместен лишь во фразеологизме «Я ненавижу Кристиана Лэйтнера».

***

«То, что его ненавидели где-то еще – это ладно. Его ненавидели мы, его партнеры. Он просто козел», – вспоминал Грант Хилл.

Дьюк – самая ненавистная программа NCAA. Причин для этого множество: полумифическая безнаказанность со стороны судей, подозрительная неуязвимость перед скандалами, напускной аристократизм игроков…

Кристиан Лэйтнер в этом списке значится под первым номером. Так как вбирает в себя все остальное.

Собственно до Лэйтнера никакого Дьюка в современном понимании и не было.

«Когда я приехал, у нас была репутация богатеньких белых мягкотелых мальчиков». Великий тренер Кей балансировал на грани отставки: за восемь лет он выводил колледж дважды в «Финал четырех», но ничего выиграть так и не сумел.

В первом сезоне Лэйтнера Дьюк в очередной раз дошел до финальной стадии. И в очередной раз проиграл.

Оба момента оказались решающим для становления и лидера.

В «Финал четырех» Дьюк пробился с помощью победы над Джорджтауном Алонзо Моурнинга.

Зо знали как одного из лучших игроков в студенческом баскетболе. Лэйтнера воспринимали исключительно как его спарринг-партнера.

Но тогда что-то случилось: белый парень набрал 24 очка (9 из 10 с игры) и 9 подборов и съел оппонента (11 очков+5 подборов). Лэйтнер показательно раздевал оппонента все 40 минут, но особенно постарался незадолго перед перерывом, когда три раза против него проходил с дуги, шел в левую сторону и попадал левой рукой, игнорируя сопротивление.

Алонзо тогда совершил непростительную ошибку.

«Мы уже играли раньше, – вспоминал Лэйтнер. – Но тогда я заметил кое-что: после того как я положил со средней и мы вместе бежали на другую сторону, он так выразительно на меня посмотрел. Просто посмотрел».

Дальше был разгром от Сетон-Холла в полуфинале.

Спустя годы Лэйтнер не постеснялся обвинить в нем партнеров.

«Наша перестала выкладываться через неделю после победы над Джорджтауном. Они как будто сказали: ок, мы провели отличный сезон. Если бы я мог тогда контролировать партнеров, возможно, мы бы все равно проиграли, но, по крайней мере, команда не теряла бы мотивацию. Когда я вижу довольные лица, я их приспускаю на землю. Партнеров просто мотивировать – их надо бить».

После ухода Дэнни Ферри в 89-м Лэйтнер принял от него функции и лидера, и парня, который всех раздражает, и преумножил это странное наследие.

Взгляд Моурнинга и унижение от Сетон-Холла упрочили Лэйтнера во мнении, что он может смотреть на остальных свысока и что как минимум его партнерам такое отношение жизненно необходимо.

С тех пор над друзьями по команде Лэйтнер регулярно издевался, ну то есть проверял их на готовность выложиться в нужный момент. «Он был выше всех, больше всех, любил подраться и всегда хотел драться, – рассказывал Грант Хилл. – Он всегда затевал драку, чтобы посмотреть, что у человека внутри».

Главной мишенью был разыгрывающий Бобби Херли. Своему любимчику Кшишевски отдал мяч, место в стартовой пятерке и организаторские полномочия уже в его первый сезон. А вместе со всеми привилегиями пришли и регулярные побои, насмешки и жестокие розыгрыши со стороны ревнивого лидера. В какой-то момент странная пара продолжала выяснять отношения на всем протяжении всей игры с Вирджинией, так что тренеру все же пришлось вмешаться и слегка ограничить их воинственное общение. Но только ограничить. Лэйтнер придумал элементарный способ показывать Херли свое пренебрежение – выбрасывая мяч из-за лицевой, он не отдавал ему в руки, а просто кидал его куда-то в сторону, чтобы тот подбирал его сам. Херли однажды ответил – на тренировке запустил передачу изо всех сил в голову мучителю и немедленно дал деру, пока тот отмаргивался.

Грант Хилл, который регулярно при всех получал от Лэйтнера по голове в качестве поощрения/напутствия, вспоминал типичную историю из репертуара альфа-дога.

«В 90-м, когда я был первогодкой, мне постучали в дверь в 12 часов ночи. Это был Лэйтнер. Он попросил идти с ним и взять с собой куртку. На улице лило как из ведра, но никаких отговорок он слушать не захотел. Мы сели в машину. Он понесся на парковку рядом с медицинским центром Дьюка и начал там на полной скорости устраивать полицейские развороты, дрифтовать и выделывать всякие подобные штуки. Я боялся ему что-либо сказать. Я был просто первогодкой, а Лэйтнер был Лэйтнером».

Быть Лэйтнером означало почти аристократическое доминирование над всем, что происходило вокруг.

Лэйтнер определял игру Дьюка, определял то, как они проводят время вне площадки, определял и контролировал настроение команды. Он подавлял партнеров. Чувствовал себя полубожеством в кампусе. И требовал такого же преклонения от всех остальных – соперников, судей, всех.

Его буйный темперамент самодура не знал пощады.

Он психовал после своих неудач – свидетели рассказывают, что когда мяч не хотел залетать в кольцо на тренировках, Лэйтнер приходил в бешенство и выбивал его ногой под верхние ряды зала.

Отрывался над теми, кто не берег шеи и ребра от его локтей и длиннющих рук, лезущих в самые уязвимые места.

Не выбирал выражений при разговорах с арбитрами. И даже сам удивлялся их снисходительному отношению к себе.

Как-то Дьюк проиграл Северной Каролине, и в концовке Лэйтнер напоследок завалил Пита Чилкатта и окатил показавшего ему технарь судью из матюгальника. «Я получил технический, – позже сказал он, – за самое приятное из того, что я наговорил ему на протяжении игры».

Лэйтнер приучил всех воспринимать Дьюк как центр вселенского высокомерия.

***

Лэйтнеру было недостаточно, что эта фотография вообще существует.

Недостаточно, что у большинства она вызывала когнитивный диссонанс: главный баскетбольный красавчик, выходя на паркет, не только покорял многочисленных дам, но еще и расчехлял арсенал грязных приемов, провоцировал драки и обкладывал пятиэтажным матом судей.

Недостаточно, что его, парня из бедной семьи, считали олицетворением белой богатой Америки, презирающей всех вокруг.

Короче.

В одном из интервью Лэйтнер позволил себе несколько шутливых ответов, связанных с Брайаном Дэвисом, партнером по команде и соседом по комнате.

– Что вы будете делать летом?

– 95% времени я провожу с Брайаном, и больше мне ничего не нужно. Все, что я хочу – это быть с Брайаном. Да, именно так. У меня есть три вещи: баскетбол, университет и Брайан.

Учитывая уже формировавшуюся репутацию Лэйтнера, за таким камин-аутом последовал незамедлительный ответ: болельщики других программ теперь ненавидели его не только за все остальное, но и за тщательно скрываемую ориентацию.

На трибунах начало раздаваться:

– Го-мо-сексуалист! Го-мо-сексуалист!

В толерантной Америке сегодняшнего дня такое сложно вообразить, но в начале 90-х поклонникам баскетбола удалось найти для нескладного слова вполне жизнеспособный мотив – кричалка не теряла популярности на протяжении нескольких лет в NCAA. В то время гомофобные эпитеты были в числе самых резких и обидных.

«Это был удар ниже пояса, но я никогда не думал, что это перебор, – рассказывал Лэйтнер годы спустя. – Таково было общее восприятие, а не правда. Конечно, было неприятно, что все болельщики пели об этом. У нас в кампусе это обсуждали футболисты. Это было не очень круто. Но боли это не причиняло».

Тогда казалось, что Лэйтнеру это вообще доставляет огромную радость.

Слухи он не только ни разу не опровергал, но и всячески поддерживал. Во время матчей они с Дэвисом обменивались лишними касаниями, в том числе как-то Лэйтнер его поцеловал, а к надменному взгляду и к любимому жесту почесывания горла в стиле «я твою маму» он добавил жеманные движения рукой при выполнении штрафных.

А в журналах появлялись подобные диалоги:

– Я лучше своих партнеров по многим параметрам, – говорит Лэйтнер.

– Спросите его, у кого больше одежды, – замечает Брайан Дэвис.

– Ну, это только потому, что у Брайана стандартные размеры.

– Спросите у него, кто купил ему шелковые рубашки. Кто застал его постричься. Кто сделал его человеком.

– Да, Брайану теперь нравятся мои волосы.

– Не давайте его скромности вас обмануть. Кристиан начал нормально выглядеть, только когда стал жить со мной. Теперь он проводит по часу, позируя перед зеркалом. Он знает, что он самый красивый мужчина на Земле.

***

Вообще-то Лэйтнер всегда хотел быть черным.

По крайней мере, именно так интерпретируют одну из историй Гранта Хилла. Когда Бобби Херли получил травму и не мог выйти на паркет, его заменял Тони Лэнг. Перед матчем Лэйтнер собрал игроков стартовой пятерки в круг и на полном серьезе сказал: «Окей, сегодня у нас в старте одни братухи».

Он замучил всех партнеров бесконечным исполнением хитов Public Enemy.

Но при этом он был одной из многочисленных «белых надежд» спорта и обладал самым презрительным взглядом голубых глаз во всей Америке.

И в школе, и в колледже Лэйтнер выступал в качестве нарочито явного антагониста черным командам и черной культуре в целом.

И в школе, и в колледже ему не удалось уйти от стереотипов, которые навязывались прессой и создавали исключительное напряжение для центральных матчей.

В школе – элитной приготовительной школе, где Лэйтнеру приходилось работать уборщиком, чтобы компенсировать обучение – все закончилось дракой в игре с соседней черной школой. Он сам, естественно, выступал в роли провокатора и центрального участника масштабной потасовки с участием обеих команд и болельщиков.

В колледже Дьюк Лэйтнера три года подряд играл в финалах с культовыми UNLV и Fab Five из Мичигана, командами, олицетворявшими дух хип-хопа и черной культуры в баскетболе.

До столкновений на площадке тогда не дошло, но градус ненависти к побеждавшему Дьюку был сопоставимым. Участники Fab Five держались почти 20 лет, но все же не смогли не высказаться: спустя столько времени в документальном фильме, посвященном той команде, досталось и «дядям Томам» Гранту Хиллу и Брайану Дэвису и воплощавшему в их глазах дух белой Америки Лэйтнеру, переоцененному (из-за цвета кожи), чванливому, все получающему так легко.

Зрители тогда могли не улавливать расистский подтекст эмоций, но совершенно точно воспринимали те финалы/полуфиналы как столкновение культур, как столкновение черного и белого. И на рубеже 80-х-90-х, когда хип-хоп вышел из гетто и стал самой популярной музыкой в Штатах, большинство по умолчанию поддерживало соперников Дьюка, а не парней, приехавших из исторического Дарема с его старинными зданиями, статуями, высоколобыми профессорами и Кристианом Лэйтнером. Последний, как всем казалось, смог бы гораздо убедительнее Дикаприо сыграть роль маньяка-аристократа в «Джанго».

***

«В 92-м все было понятно. Кристиан Лэйтнер был гораздо лучше меня – более зрелым, фундаментально подготовленным».

Шакил О’Нил редко хвалил современников, но в случае с Лэйтнером оказался абсолютно объективен. Пусть и не в 92-м, когда всем рассказывал, что именно он должен ехать в Барселону, а через 20 лет.

К последнему году в колледже центровой уже явно шел на одну из лучших карьер в истории университетского баскетбола: 4 «Финала четырех», 2 титула, 21 победа в 23 в матчах «Мартовского безумия», ему до сих принадлежат и уже всегда будут принадлежать рекорды по сыгранным матчам, набранным очкам и совершенным штрафным броскам.

Лэйтнер уничтожал легенд.

Алонзо Моурнинга в 89-м.

Лэрри Джонсона в 91-м.

Шакила О’Нила в 92-м. Молодому Шаку центровой Дьюка позволил в личной дуэли бросить по кольцу лишь 9 раз (это был его антирекорд в том сезоне), а в ответ выдал 24+11.

Его звание лучшего игрока NCAA в 92-м не могли подвернуть сомнению даже самые рьяные хейтеры.

Ненависть не только не сломала Лэйтнера, но и всегда помогала ему выдавать лучшую игру. Из конфликтов с партнерами, из драк на площадке, из трэштока, из кричалок, заходящих слишком далеко, он всегда умудрялся выуживать только те эмоции, которые делали его сильнее.

Его высокомерие было столь вопиющим, что не могло не выбешивать.

Его же высокомерие было основой его исключительного баскетбола – Лэйтнер был настолько уверен в своей исключительности, в том, что он выше остальных, что даже не допускал мысли о слабости в ключевые моменты. Во всех ситуациях, когда у других дрожали руки, ноги и брались не существующие тайм-ауты, он никогда не терялся. Дело даже не победных бросках, а в том, что во всех важных играх карьеры он неизменно показывал все, что умел – с радостью воспринимал физический контакт, всегда был готов к драке или острому диалогу, воевал с судьями и мотивировал партнеров подзатыльниками. Лэйтнер превратился в разрушающую все вокруг мельницу, работающую на энергии всеобщей ненависти.

Логично, что именно он отправился в Барселону в составе Дрим-тим. Логично, что за это его возненавидели еще сильнее.

Источник: sports.ru